Как пленный врач концлагеря, спас тысячи солдат

Более 20 лет хирург Георгий Синяков заведовал отделением городской больницы. Никто и не предполагал, что во время Великой Отечественной войны он, находясь в концлагере, спас от смерти тысячи заключённых.

Молва о гениальном, но скромном русском хирурге из Челябинска Георгие Синякове, который, рискуя собственной жизнью, помогал тысячам солдат, после интервью легендарной лётчицы Анны Егоровой-Тимофеевой облетела весь мир. Никто не знал, что совершившая более трёхсот боевых вылетов советская лётчица попала в плен, но осталась жива и чудесным образом спасётся. Чтобы 20 лет спустя рассказать о подвиге скромного доктора Синякова.
Синяков ушёл на Юго-Западный фронт на второй день войны. Во время боёв за Киев попал в плен. Молодой врач прошёл два концлагеря, Борисполь и Дарницу и оказался в Кюстринском концентрационном лагере в девяноста километрах от Берлина. Сюда гнали военнопленных из всех европейских государств. Но тяжелее всего приходилось русским, которых никто никогда не лечил. Люди умирали от голода, измождения, простуды и ран.

Весть о гениальном враче разошлась далеко за пределы концлагеря. Немцы стали к Синякову привозить своих родных и знакомых в особо крайних случаях к пленному русскому. Однажды Синяков оперировал немецкого мальчика, подавившегося костью. Когда ребёнок пришёл в себя, заплаканная жена «арийца» поцеловала руку пленному русскому и встала перед ним на колени. После этого Синякову был назначен дополнительный паёк, а также стали положены некоторые льготы, типа свободного передвижения по территории концлагеря, огороженного тремя рядами сетки с железной проволокой. Врач же частью своего усиленного пайка с первого дня делился с ранеными: обменивал сало на хлеб и картошку, которой можно было накормить большее число заключённых.
Потом Георгий возглавил подпольный комитет. Врач помогал организовывать побеги из Кюстрина. Он распространял листовки, где рассказывалось об успехах Советской армии, поднимал дух советских пленных: уже тогда доктор предполагал, что это — тоже один из методов лечения. Синяков изобрёл такие лекарства, которые на самом деле отлично затягивали раны больным, но с виду эти ранения выглядели свежими. Именно такую мазь Георгий использовал, когда фашисты подбили легендарную Анна Егорову. Гитлеровцы ждали, когда отважная лётчица поправится, чтобы устроить показательную смерть, а она всё «угасала и угасала». Синяков лечил летчицу, делая вид, что ей лекарства не помогают. Потом Анна поправилась и при помощи Синякова бежала из концлагеря. Советские солдаты, слышавшие о смерти легендарной лётчицы, едва поверили в её чудесное воскрешение.

Способы спасения солдат были разными, но чаще всего Георгий стал использовать имитацию смерти. Громко констатировав фашистам, что очередной солдат умер, Георгий знал, что жизнь ещё одного советского человека спасена. «Труп» вывозили с другими действительно умершими, сбрасывали в ров неподалёку от Кюстрина, а когда фашисты уезжали, пленный «воскресал», чтобы пробраться к своим.
В один из дней в Кюстрин пригнали сразу десять советских лётчиков. Георгию Фёдоровичу удалось спасти всех. Здесь помог его излюбленный приём с «умершим» пленным. Позже, когда о подвиге «русского доктора» рассказала Анна Егорова, живые лётчики-легенды нашли Георгия Синякова, пригласили в Москву. Туда же на самую душевную на свете встречу прибыли сотни других спасённых им бывших узников Кюстрина, которым удалось выжить, благодаря умнейшему и отважному Синякову. Врача боготворили, благодарили, обнимали, звали в гости, возили по памятникам, а ещё с ним плакали и вспоминали тюремный ад.
Чтобы спасти восемнадцатилетнего пленного советского солдата-еврея о имени Илья Эренбург, Георгию Фёдоровичу пришлось усовершенствовать свой приём с воскрешением. Надсмотрщики спрашивали Синякова, кивая на Эренбурга: «Юде?». «Нет, русский», — уверенно и чётко отвечал врач. Он знал, что с такой фамилией у Ильи нет ни единого шанса на спасение. Доктор, спрятав документы Эренбурга, так же, как прятал награды лётчицы Егоровой, придумал раненому молодому парню фамилию Белоусов. Понимая, что смерть идущего на поправку «юде» может вызвать вопросы у надсмотрщиков, месяц доктор думал, как быть. Он решил имитировать внезапное ухудшение здоровья Ильи, перевёл его в инфекционное отделение, куда фашисты боялись нос совать. Парень «умер» здесь. Илья Эренбург «воскрес», перешёл линию фронта и закончил войну офицером в Берлине. Ровно через год после окончания войны доктор отыскал молодого человека. Чудом сохранилась фотокарточка Ильи Эренбурга, которую он прислал «русскому доктору», с надписью на обороте, что Синяков спас его в самые трудные дни жизни и заменил ему отца.
Последний подвиг в лагере «русский доктор» совершил уже перед тем, как русские танки освободили Кюстрин. Тех заключённых, что были покрепче, гитлеровцы закинули в эшелоны, а остальных решили расстрелять в лагере. На смерть были обречены три тысячи пленных. Случайно об этом узнал Синяков. Ему говорили, не бойтесь, доктор, вас не расстреляют. Но Георгий не мог оставить своих раненых, которых он прооперировал тысячи, и, как в начале войны, в боях под Киевом, не бросил их, а решился на немыслимо отважный шаг. Он уговорил переводчика пойти к фашистскому начальству и стал просить гитлеровцев пощадить измученных пленников, не брать ещё один грех на душу. Переводчик с трясущимися от страха руками передал слова Синякова фашистам. Они ушли из лагеря без единого выстрела. И тут же в Кюстрин вошла танковая группа майора Ильина. Оказавшись среди своих, доктор продолжил оперировать. Известно, что за первые сутки он спас семьдесят раненых танкистов. В 1945-м Георгий Синяков расписался на рейхстаге.
Приёмный сын Георгия Фёдоровича, Сергей Мирющенко, позже рассказывал такой любопытный случай. Однажды в лагере стал свидетелем спора другого пленного советского доктора с фашистским унтером. Отважный доктор говорил фашисту, что ещё увидится с ним в Германии, в Берлине, и выпьет кружку пива за победу советского народа. Унтер в лицо смеялся: мы наступаем, берём советские города, вы гибнете тысячами, о какой победе ты говоришь? Синяков не знал, что стало с тем пленным русским, потому решил в память о нём и о всех несломленных солдатах зайти в мае 1945-го в какой-то берлинский кабачок и пропустить кружку пенного напитка за победу.
После войны Георгий Фёдорович работал заведующим хирургическим отделением медсанчасти легендарного Челябинского тракторного завода, преподавал в мединституте. О войне никому не рассказывал. Говорили, что Синякова после интервью Егоровой пытались выдвинуть на награды, но «пленное прошлое» не ценилось в послевоенные времена. Тысячи спасённых Георгием Фёдоровичем говорили, что он был действительно врачом с большой буквы, настоящим «Русским Доктором». Известно, что свой день рождения Синяков отмечал в день окончания Воронежского университета, считая, что родился тогда, когда получил диплом врача.
До сих пор подвиг русского доктора был забыт. Он не имел в своей жизни громких званий, не был удостоен больших наград. Только сейчас, в канун 70-летия Великой Победы, общественность Южного Урала вспомнила о героическом хирурге, чей стенд открыт в музее медицины челябинской больницы. Власти Южного Урала планируют увековечить память легендарного земляка, назвать его именем улицу или учредить премию студентам-медикам имени Георгия Синякова.

Источник

13 июня 1942 года. Трагедия в Саду Пионеров...

Дворец пионеров когда-то располагался сразу за гостиницей "Бристоль".

Первый удар немецко-фашистских захватчиков грянул в самое дорогое. Несколько "юнкерсов" прорвались к городу и сбросили бомбы.Больше всего пострадал сад пионеров на проспекте Революции. Погибло более 300 детей.
Самая первая бомба была сброшена на Воронеж в октябре 1941 года. Но она упала на территории авиазавода, и никто из мирных граждан тогда, к счастью, не пострадал. Поэтому первой бомбой, поразившей город, считается та, что упала на городской сад пионеров 13 июня 1942 года.
В субботу 13 июня 1942 года в Саду Пионеров как всегда собралась детвора.
В киоске "Игротека" брали напрокат куклы, лошадки, велосипеды, шашки, шахматы, кегли.
Оживление царило на танцплощадке-баянист И. И. Калашников с учеником Валей Орловым играли в два баяна славянский танец... И тут случилось страшное.

Дворец пионеров.

Послушаем очевидцев.

Полина Осиповна Исаева:"Это произошло внезапно. Я окучивала у себя в палисадние картошку. Вдруг... какой-то гул на меня валится. Меня сбило с ног. Когда вскочила, вижу в Саду пионеров пожар. Я кликнула своё санитарное звено, и мы бегом через первые ворота туда. Сумки с медикаментами всегда были наготове. По саду будто прошел ураган: деревья вырваны, земля разворочена и везде, куда ни глянь, - детские тела. Одни чистые, целые, а другие - песком, грязью, глиной засыпаны. Не то ребенок, не то комок земли. Кто жив остался, того оглушило взрывной волной. В первые мгновения никто не двигался, не плакал, а потом все бросились кто куда. Крики, стоны... Навстречу бежит девочка лет 12-ти. Я её узнала, она с нашей Алексеевской улицы. Смотрю, бежит и почему-то прямо на глазах синеет. Я её подхватила, а у неё весь бок вырван. Так и умерла у меня на руках..."

Анатолий Анатольевич Костюков: "Бомба упала после обеда в разгар праздника. Помню жуткий рев, грохот, удар. Меня отбросило взрывной волной, швырнуло спиной на землю, контузило. С трудом открываю глаза и не могу понять, где я. Это наяву или в страшном сне? Напротив, на ветке дерева — окровавленная девичья голова с длинной косой. Эта коса мерно покачивается из стороны в сторону, как маятник, отсчитывая минуты после трагедии. Под деревом какая-то заплаканная женщина обхватила руками, прижала к себе девочку и пытается ее тащить. И вдруг все платье этой женщины спереди становится красным от крови. "Она, видимо, ранена, — проносится у меня в голове. — Почему же она не падает?". И тут эта женщина, обессилев, разжимает руки, опускает безжизненное тело ребенка на землю. И я вижу, что у девочки половины туловища нет и все внутренности наружу. Кругом крики, стоны. По саду разбросаны оторванные руки, ноги... Чуть позже я узнал, что на месте разорвало моего школьного друга Кольку".

Анна Ивановна Сидорова: "Я брала воду в колонке, а рядом, через решетку - Сад Пионеров. Слышу летит самолет. Начали бить зенитки. И сразу - взрыв. Меня взрывной волной отшвырнуло на землю. Всё это мгновенно. Над пионерским садом встал огромный чёрный столб. Когда мы с соседками прибежали в сад, меня поразило, что убитые и раненые дети были не в одном месте, а повсюду. Живые забились под кусты, в павильоны,испуганные, с помертвевшими лицами. Мне стало плохо, на один момент я растерялась, но поняла - надо действовать быстро. Возле бассейна сидела девочка лет 9-ти. Глаза застекленели, как будто без памяти. Дала ей нашатырный спирт, вижу - на руке рваная рана. Девочка очнулась и заплакала. Рядом стоял мальчик, раненый в кисть руки. Я сорвала со своей головы платок и наложила жгут. Нам дали указание носить в машину убитых детей. Были тут две девочки с нашего двора. Они как бежали по дорожке, взявшись за руки, так их и настигла смерть..."
Фашисты, нарушив все международные нормы ведения войны, отбросив честь и достоинство, совершили неслыханное - они посягнули на детей.
Самого сада уже нет. Но 13 июня 1992 года состоялось открытие памятного знака – бронзовой доски со словами: «13 июня 1942 года в бывшем городском саду пионеров от бомб, сброшенных фашистами, погибло более 300 детей». Слева от текста скульптор А. В. Мельниченко поместил на доске барельеф погибшей птицы с откинутым в сторону крылом.


Новый Дом Пионеров был построен на площади Детей (сейчас он называется Дворец творчества детей и молодежи).

Источник

Песчаный лог

Жестокий расстрел мирных жителей.

После освобождения Воронежа комиссия установила, что в Песчаном логу оккупантами были убиты люди, пострадавшие во время налетов немецкой авиации на город и находившиеся на излечении в госпитале для гражданского населения, размещенном в школе № 29 по улице 20-летия Октября.

Весь разворочен и распорот
Воронеж был безмолвен, пуст.
Враги вошли в горящий город,
От страха целясь в каждый куст.
Вытаскивали из развалин
Тех, кто покинуть дом не смог,
Под хриплый лай собачий гнали
В последний путь, в Песчаный Лог.
Солдаты пьяные орали
И жали, жали на курок…
Детей живыми в ров бросали…
Как ты смотрел на это, Бог?
Всё меньше, меньше ветеранов,
Но, память наша, не остынь!
У каждого на сердце рана –
Свой Бабий Яр, своя Хатынь.
Замотан важными делами?
Покинь кварталов шум и смог,
Пройди их скорбный путь с цветами
В Песчаный Лог, в Песчаный Лог.
2003.(Батраченко В. С.,сборн."Раскололось рассветное небо")

В конце августа 1942 г. немцами по заранее разработанному плану было осуществлено массовое убийство мирных жителей, раненных во время воздушной бомбардировки города вражеской авиацией и артиллерийского обстрела, находившихся на излечении в госпитале для гражданского населения, который помещался в здании школы № 29 по ул. 20-летия Октября.
27 августа 1942 года к зданию, где помещался госпиталь, подъехали две грузовые машины, крытые брезентом. Прибывший с ними немецкий офицер объявил, что госпиталь эвакуируется из Воронежа в села Орловку и Хохол, и предложил больным грузиться на машины. Когда машины были заполнены, немецкие солдаты опустили брезент, чтобы люди не могли видеть, куда их везут, после чего машины двинулись в путь. Выехав за город, машины свернули вправо от дороги, что идет на село Малышево, и, подъехав к неглубокому песчаному логу, остановились. Беспомощных, слабых людей палачи стали сталкивать в овраг, заставляли ложиться лицом к земле и в упор расстреливали. Тех, кто пытался сопротивляться, убивали ударами приклада по голове. Мерзавцы не щадили даже грудных детей, пристреливая их на руках у матерей. Когда расстрел первой партии был закончен, машины вернулись в город, погрузили новую партию обреченных, которые были также привезены на это место и расстреляны. Такие рейсы повторялись несколько раз.
Анна Федотовна Попова,бывшая работница базы маслопрома:"7 октября 1943 года мы ехали на автобусе к месту, где 13 месяцев назад совершилось злодеяние. Нас втолкнули, больных и раненых, в две крытые брезентом машины. Тех, кто не мог сам идти,немецкие солдаты вынесли из госпиталя на носилках и тоже погрузили. Недолгий путь к окраине города, кончилась мостовая, машины вязнут в песке.
Остановились, приказано выходить. Стоим у овражка, заваленного телами расстрелянных.
Приказ: ложиться на эти трупы лицом вниз. Я упала в яму рядом с убитой, но ещё не остывшей женщиной и накрыла голову полой её пальто. Тут поверх меня самой, видимо приняв за мёртвую, лёг кто-то ещё. Глухо доносились стоны, крики, проклятия, слова прощания и отрывистые немецкие слова. Отчётливо услышала детский голос: "Где моя мама?"И тоненький плач. Ребёнку ответил кто-то на русском языке:"Она здесь, ложись рядом..."
Свидетель Меньшиков Никифор Савельевич - бывший работник телеграфа Юго-Восточной железной дороги, присутствовавший при погрузке раненых граждан в машины, показал: "В числе раненых, находившихся в школе № 29, была моя жена Ульяна Дмитриевна Меньшикова, работавшая ранее на бетонной фабрике. Я также некоторое время пробыл в этом госпитале после контузии, но за день до объявления немцами эвакуации был выписан из него. Будучи уверен, что мою жену эвакуируют за Дон, как об этом объявил немецкий офицер, я сам помогал своей жене грузиться в машину, рассчитывая встретиться с ней в Орловке или в Хохле, т. к. через эти села лежит путь воронежских жителей, изгоняемых немцами из города. Однако, добравшись через несколько дней пешком до Орловски, я не нашел там своей жены. Не было ее и в Хохле..."
Дальше прозвучали выстрелы и меня обдало кровью. Чужой кровью. Сама я даже не была ранена. Звякнули лопаты, зашуршал песок. Я успела подумать, что легче сразу умереть от пули, чем мучительно и долго задыхаться в могиле. Попыталась пошевельнуться, поднять голову, но тут раздалась команда, и немцы уехали. Только выбравшись из-под мёртвых тел из оврага, отсиживаясь в густом бурьяне поняла, почему нас так небрежно зарыли: машины приходили ещё несколько раз, расстрелы продолжались до вечера. Три дня пряталась в пустом доме на окраине города, потом пробиралась от села к селу. Когда советские войска освободили Воронеж, вернулась в город и рассказала о том, что произошло в Песчаном логу. И теперь я ехала сюда со специальной комиссией, чтобы указать место."
Что было дальше - записано в акте. Три дня раскопок, сотни трупов, из них 35 детских. Опознавание населением родных и знакомых по одежде, по разным приметам. Лица уже были искаженытлением.
Е.Н. Студеникина:"Я опознала художника Клоца. Он ещё в давние годы потерял обе ноги от гангрены, ходил на коротеньких деревяшках, но всегда нёс высоко голову, был неиссякаемо весел и жизнелюбив. Он сотрудничал в редакции и в издательстве. Я узнала его безногую богатырскую фигуру, его пышные волосы..."
В ходе раскопок было извлечено около 500 трупов. Опознана была работница завода им. Коминтерна Ушакова Анастасия Никитична, рабочий того же завода Квашин Иван Леонтьевич, кассир станции Воронеж-I Сычев Иван Михайлович, 80-летние женщины Сафонова Анна Дмитриевна, Петренко Аксинья Антоновна, 90-летний старик Болмасов Дмитрий Егорович, юная 18-летняя мать Сычева мария с ребенком нескольких месяцев и ещё многие.
Останки погибших захоронили в могилах на ровной площадке над взгорьем оврага. Это священное место напоминает Пискаревское кладбище. Могилы расположены в несколько рядов. На плитах, под которыми покоятся опознанные, указаны их имена. Остальные плиты безымянны. Год смерти на всех один - 1942.
Источник: Клуб "Память" Воронежского госуниверситета.

На южной оконечности города по дороге к селу Малышево, где фашисты расстреляли мирных жителей, после войны был установлен памятник: под табличкой с надписью «Вечная память жертвам фашизма» размещалась лавровая ветвь со словами «Здесь похоронены 452 жителя города Воронежа, расстрелянные на этом месте в 1942 году немецко-фашистскими захватчиками». Мемориальный комплекс, построенный по проекту скульптора Б.А. Каткова и архитектора П.П. Даниленко был открыт в 1975 году (к 30-летию Победы).

Источник

27 августа 1942 года фашисты расстреляли 452 воронежца, в том числе 35 детей

Много лет в семье моей родной тёти Галины Александровны Петренко хранится пожелтевшая от времени газета «Коммуна» от 15 октября 1943 года, напоминающая о страшном злодеянии, которое совершили фашисты летом 1942 года.

Среди расстрелянных мирных жителей Воронежа была и Аксинья Антоновна Петренко.

1941 году на улице Рабочий городок, которая располагалась между берегом реки Воронеж и улицей Сакко и Ванцетти, в доме номер 107 жила семья Петренко. Василий Васильевич Петренко был призван в ряды Красной Армии в первые дни 1941 года. Дома у него осталась мать Аксинья Антоновна, жена Ольга и трое детей. Две девочки — Нина и Валя и мальчик Борис.

Когда летом 1942-го стало понятно, что город не удержат, и немцы, скорее всего, войдут в Воронеж, была объявлена всеобщая эвакуация мирных жителей. Уходили из города пешком, с детьми и вещами.

60-летняя Аксинья Антоновна, почувствовав себя неважно, решила остаться в родном доме.

- Идите без меня. Кому нужна старая больная женщина… – сказала она невестке на прощание.

Ольга Петренко с тремя детьми добралась до села Макарье, где провела все месяцы оккупации города. Там в семье случилось первое несчастье. Валюша, которой было полтора года, заболела и умерла. Девочку похоронили на сельском кладбище.

А когда 25 января 1943 года Воронеж был освобождён от немецких оккупантов, Ольга с двумя детьми — Ниной и Борей, вернулась в Воронеж. Город лежал в руинах, припорошенных снегом. Дом, где они провели столько радостных, мирных дней, был разрушен. Не было нигде и Аксиньи Антоновны. Кое-как устроились в уцелевшем полуподвале.

Как-то, возвращаясь домой, Ольга Петренко увидела, что у доски объявлений, где уличный комитет обычно вывешивал различную информацию, стояли люди и внимательно просматривали какую-то газету.

Ольга подошла и стала читать.

«Проклятие и смерть немецким палачам!» – гласил заголовок. А дальше шли списки граждан города Воронежа, зверски замученных и расстрелянных гитлеровскими бандитами в Песчаном Логу. Почти в самом начале списка она прочла: Петренко Аксинья Антоновна, Рабочий городок, 107.

Ольга вскрикнула и заплакала:

- Это же мать моего мужа! Он на фронте. Как я смогу сказать ему об этом!

Люди, стоящие рядом, стали утешать Ольгу. Кто-то сказал: «Возьмите газету. У вас будет хоть какой-то документ».

Дома ещё раз перечитали газету в надежде на ошибку. Но ошибки не было. Когда стало известно, что можно пойти в Песчаный Лог, то 16-летняя Ниночка пошла искать среди расстрелянных бабушку.

От Рабочего городка до Песчаного Лога идти было довольно далеко. Одета девочка была легко. Было холодно и очень ветрено.

Ниночка шла мимо лежащих рядами и группами замученных людей и силилась узнать среди изуродованных тел свою бабушку. Ниночка вернулась домой едва живая, она ничком легла на кровать и больше не встала.

Девочка умерла через три дня. Её похоронили на Коминтерновском кладбище.

Когда в 1945 году Василий Петренко вернулся домой, то узнал: дом разрушен, мать расстреляна, две дочки умерли. Он прошёл всю войну от Воронежа до Берлина. Его гимнастёрку украшали боевые награды, а матери и двух дочек больше не было. Пережить такое было почти невозможно.

Но жизнь продолжалась, надо было строить дом, под который был выделен участок по адресу: Рабочий городок, 22.

А когда дом был почти готов, то родился в семье у Ольги и Василия мальчик Александр.

Было это в 1946 году.

Прошло много лет. Александр женился на моей родной тёте Галине, у них взрослая дочь и внучка. Когда приходит 9 Мая, мы собираемся все вместе и едем на юго-западную окраину Воронежа. Идём страшной дорогой, которая оказалась последней для 452 воронежцев.

Находим надгробную плиту с надписью Петренко Аксинья Антоновна и кладём скромный букетик цветов из сада на Рабочем городке.

И обязательно каждый год заезжаем на Коминтерновское кладбище, где среди мраморных и гранитных пышных памятников, близко от главной аллеи, покоятся почётные граждане Воронежа, есть скромная могилка с металлической пирамидкой. С фотографии смотрит на нас девчонка с косичками, которая не смогла пережить ужасы Песчаного Лога.

... Пока мы помним их, они живы. Светлая им память!_

Ирина АРАПОВА,
Воронеж.

Источник

Очевидцы о воронежской зиме 1943 года

Алексей Павлович Кранин.
Когда освобождали Воронеж, мне уже было тринадцать лет, поэтому все события хорошо помню. Жил я с матерью до войны в селе Боево, но практически все время пропадал у деда в городе, на Чернышевском бугре, дом 44. Перед тем как немцы вошли в город, население стали эвакуировать. Деда отправили в Красный Лог, а нас с матерью в Каширу. В одной хате поселили несколько семей, теснотища, спать негде. Продремал я кое-как, сидя на корточках, ночь, да и вернулся назад в Боево. В селе людей нет, страшно, а что делать? Перемогался как умел.
Где-то в декабре, числа пятнадцатого, началась подготовка наших войск к наступлению. В нашу деревню пришел батальон автоматчиков. В одной половине дома был штаб, в другой - офицеры жили. Командира батальона не помню, как звать. А замполита - Вишневский. Я все время с ними был. Куда они, туда и я. Привыкли друг к другу, они меня на довольствие поставили...
В один из дней, как сейчас помню, приказ пришел: двигаться на Воронеж. В 12 часов дня покормили солдат, построили. У меня слезы на глазах, а Вишневский говорит: «Пойдешь с нами воевать?» - «Пойду». А чего мне в деревне-то оставаться? Есть нечего. Да и одному страшно.
На мне были шапка солдатская, телогрейка, ботинки большие, да еще на одну и ту же ногу. Снега тогда глубокие случились. Кухня на санях впереди пошла, чтоб хоть след сделать. А идти все равно тяжело. Ноги вязнут. Отошли мы километра два от деревни. Вдруг бомбардировщик немецкий. «Ложись!» - кричит командир. Мы где стояли, там и плюхнулись в снег. Маскхалатов ни у кого не было. Сверху все видно - на белом снегу черная полоса. Бомбить, по-видимому, ему уже нечем было. Так он раза три на нас с пулеметом заходил. Последний раз чесанул и улетел. Слава Богу, никого не задело.

Подходит ко мне мужик, украинец и говорит: «Ну, ужо жди, сейчас «рама» прилетит. Шел бы ты, хлопец, отсюда. Ну, куда ты? Мы-то идем поневоле, а ты? Беги домой». Подошел я к Вишневскому и говорю: «Пошел я, дядь, домой!»
Пришел, есть нечего. Набрал в погребе у соседа мелкой картошки, нашел махотку глиняную, пополам разбитую, надергал соломы с крыши растопить печь и сварил себе еду. На душе повеселело - жить можно. Дня через три приблудился ко мне товарищ, такой же пацан, как и я, эвакуированный с Коломны. Легли мы с ним на печку и вдруг ночью слышим крики, гам. Мы подумали, что это заградительный отряд, они уже тогда появились. Таких, как мы, отлавливали и отправляли в Каширу. Что делать? Куда прятаться? А у нас в хате стоял китайский сундук, обитый железом, большой такой. Ну, мы туда. Крышкой накрылись и сидим.
Солдаты заходят: «У, да тут еще тепло». Повалились они, где кто смог, и на сундук кто-то лег. Мы только и слышим храп. Сколько мы в том сундуке просидели - не знаю. Нам уже и дышать нечем, мокрые, как мыши. К утру закричали: «Выходи, стройся!» Все опрометью выскочили, как будто никого и не было. Когда я сундук открыл, то мы оба потеряли сознание. Сколько мы в сундуке с открытой крышкой лежали, не помню. Нас никто не поднимал, пока сами в сознание не пришли. Вот такой нам гроб уготован был.
Позже дед вернулся, и третьего февраля мы пошли в город. Города-то и не было. На правом берегу одни развалины. А на левом дома еще оставались. Мы решили потихоньку напрямую от Дворца Кирова к дому добираться. Все заминировано, как дошли - не пойму. Пришли, а дома нет - одно пепелище. На деревьях и кустах наши тряпки висят. А дед перед уходом из города под печкой спрятал деньги, девять граммов серебра. Он, конечно, помнил, где печка-то стояла. Покопался и нашел. Под яблоней у него тоже схоронка была - бутылка водки. Ну, мы и ее откопали. Кое-какие вещички у нас в подполе под домом были спрятаны. Все сгорело, остались часы настенные обгоревшие и икона Николая Угодника. Она только закоптилась и по сей день у моей матери висит.
Дом-то у деда сгорел, а времянка фанерная осталась. Там и печь у нас была. Дед кусочками стекла начал окна стеклить, а мне что делать? Решил окрестности посмотреть. А кругом все заминировано, вся Гусиновка, люди след в след ходили. Мин еще никто не снимал. Смотрю — там, где раньше Ворошиловский райсовет был, танк немецкий стоит. Башня сбита и немец мертвый на ней. А перед ним, на дамбе, восемь танков наших подбиты. Видно, наши только поднимутся - он их в упор расстреливал. Потом эту огневую точку заметили и уничтожили. Весь низ телами усыпан. Когда первая волна наступавших шла на бугор - никто не поднялся. Позже, уже в марте, я туда сходил, ни одного убитого не видел, все разорваны. На минах подорвались.

На улице Клубной дедов брат Кузюха снимал до войны квартиру. Дай, думаю, туда схожу. Неподалеку от дома лежал убитый немецкий офицер с пистолетом в руке. Я его взял. Пришел домой, потихоньку нажал на курок, а он не стреляет. Тогда я взял молоток - и по курку: бах! Он возьми и выстрели в печку. Дед вскочил, и ну меня лупить! Я - бежать. Потом пришел Кузюха и они отобрали у меня пистолет. Обиделся я на них и опять пошел бродить по улицам. На Клубной много противотанковых мин было, и их собирали. Я тоже припер одну домой и уже собрался ее разбирать. Ну, думаю, сейчас разберу, будет матери сковородка, чугунок накрывать. Спасибо, дед увидел, успел забрать.
После этого дед и говорит: «Стройматериалов нет, средств нет сейчас дом строить, пошли назад в Боево». Собрали мы кой-какие вещички, погрузили на саночки и спускаемся под горку. Тут я чего-то обернулся назад, глянул – «мина-толкушка» и по ней провода во все стороны. Как мы ее салазками не зацепили, до сих пор не пойму. В общем, три раза я мог погибнуть и все три раза Бог отводил. Потом мы еще несколько раз возвращались в город. Солдат наших собирать и хоронить начали где-то в марте. В жизни все забывается, но вот эти мертвые, разорванные тела я никогда не забуду. И до сих пор, когда я иду по нашим улицам, у меня такое чувство, будто я по ним или по минам хожу.

Виктор Михайлович Попов.
Освобожденный город помнится так: развалины и снег. Много снега – зима суровая была. И повсюду в разные стороны тропиночки протоптаны, а сбоку таблички: «Мин нет». В районе «Динамо» стоял разбитый трамвай, а направо, как раз напротив Архиерейской рощи (теперь там парк юных натуралистов) – три подбитых танка. Наших, не немецких – они смотрели со склона вниз на реку.

Долго так стояли – года два. В окрестностях улицы Обороны Революции таблички были с фамилией «Мин не обнаружено. Сидоров». И – могилы, могилы; наши и немцы вперемежку. Мальчишки там лазили – кто каску найдет, кто штык-нож. Много могил было и в районе парка Кагановича.

Александр Григорьевич Казанин.
Воронеж наша семья не покидала практически до появления в городе немцев. Жили мы тогда на улице Выборгской. Когда начались бомбежки, я с мамой и сестрами перебрался на левый берег, в дома авиазавода. Кстати, именно на авиационный завод упали первые бомбы. Бомбили ночью. Немцы прилаживали к парашютам прожектора и таким образом освещали объект.
Однажды я собрался в гости к своему другу Сашке Кудинову, он никуда не переезжал. Остался у него ночевать. А утром слышу, говорят: немцы уже в городе. Я через луг, речку побежал на левый берег. Бегу, а навстречу мне наши солдаты, я им и говорю: «Немцы уже в городе»... Подбегаю к дому, а он полыхает. Хорошо, что мама с сестренками успели выбежать и даже уже ушли, как мне сказали соседи, в сторону Новой Усмани. Я кинулся вдогонку. Тогда из города беженцы шли потоком и далеко они еще не ушли, догнал их быстро. Так мы оказались в Панинском районе, в селе Верхние Котуховские Выселки.

В Воронеж вернулись весной 43-го года. Но сначала там побывала старшая сестра. Вернувшись, она сказала, что наш дом цел, правда, все двери, окна разбиты, кругом вырыты окопы. Но главное, что нам все-таки было куда возвращаться. Больше всего меня, одиннадцатилетнего мальчишку, поразило, насколько сильно был разрушен город. От красивых домов, расположенных на проспекте Революции, куда мы с друзьями частенько бегали до войны, остались одни голые остовы. Все черное, обугленное. Контраст между тем, что осталось в памяти, и что увидел – потрясающий!

Как только сошел снег, еще одна жуткая картина предстала перед нашими глазами: некогда заливные луга в пойме реки (а жили мы рядом) буквально были устланы трупами людей. Мы, подростки, вместе со взрослыми, в основном, конечно, матерями и бабушками, этих людей хоронили. До сих пор об этом страшно вспоминать.
А так... мальчишки всегда остаются мальчишками. В Шиловском лесу, куда мы обычно ходили за дровами, лежал сбитый немецкий самолет. Так мы наберем патронов (их тогда можно было найти на каждом шагу), наковыряем оттуда пороха и делаем длинную такую дорожку к самолету, потом поджигаем порох, а сами прячемся в окоп. Ну, и вроде бы таким образом этот самолет взрывали. Техники брошенной было очень много, естественно, стороной ее не обходили, старались все своими руками потрогать, залезть вовнутрь...
Много тогда ребят пострадало от брошенных мин и снарядов. Ведь практически вся прилегающая к нашим домам территория была заминирована. Конечно, часто ребята сами были виноваты. Помню такой случай. Как-то летом ребята постарше, человек семь или восемь с улицы Софьи Перовской, решили глушить рыбу. Для этого взяли мину, но сначала кто-то предложил попробовать ее кинуть на песок: мол, как сработает? Кинули – и попали в камень. Троих или четверых сразу убило, остальных сильно покалечило...

Источник

Отредактировано Кит (2016-02-09 20:06:35)